Искусство банкротства: вовремя начать и правильно провести

О проблемах неплатежеспособных предприятий, их оздоровлении и взыскании долгов рассказывает председатель Белорусской Ассоциации по антикризисному управлению и банкротству Игорь ОШУРКЕВИЧ.

– Игорь Николаевич, в 2015–2017 гг. в нашей стране количество дел о банкротстве, по данным Минэкономики, выросло на 21%, с 4388 до 5324. С чем связан такой рост: экономической ситуацией или новыми веяниями в правоприменительной практике?

– Динамика банкротств по годам выглядит относительно стабильно, без резких скачков. Она может служить одним из показателей деловой активно­сти. Если предпринимательские риски растут, то некоторые предприятия в какой-то момент их не выдерживают и становятся банкротами.

Каждая волна кризиса влечет определенный рост количества дел о банкротстве, но у нас он не выглядит слишком значительным. Естественный сдер­живающий фактор здесь – закрытие компаний. В процедуре ликвидации находятся более 30 тыс. субъектов хозяйствования, т. е. в 6 раз больше, чем в банкротстве. Но между этими процедурами нельзя ставить знак равенства. Чаще всего речь идет просто о выходе с рынка неудачных бизнесов, в т. ч. с долгами. При этом за ликвидацией в ряде случаев может последовать возбуждение процедуры банкротства. Но, по моему мнению, не так уж много белорусских предпринимателей злоупотребляет правом.

Особый механизм действует в отношении госпредприятий. С ними работают комиссии по предупреждению банкротств, созданные при исполкомах и отраслевых ведомствах. Они наблюдают, анализируют от­четность предприятий. Неблагополучные берутся на заметку, тех, кто находится на грани банкротства – на особый контроль, им ставятся задачи, планы. Такое наблюдение может длиться годами. Проанализировав этот опыт, антикризисные управляющие поднимают вопрос о своевременности входа в процедуру банкротства.

Работа комиссий лишь затягивает агонию некоторых проб­лемных предприятий. А когда они все-таки попадают в банк­ротство, антикризисному уп­равляющему порой спасать уже нечего.

Процесс предупреждения банкротства не создает никаких условий для оздоровления подобных предприятий. Они возникают лишь тогда, когда начинается собственно процедура банкротства: замораживаются выплаты долгов, освобождаются от ареста расчетные счета и имущество. Появляется шанс начать работу с чистого листа, имея средства производства, трудовой кол­лектив.

– То есть деятельность комиссий по предупреждению банкротств – ошибка государственной политики?

– Нет, тут есть немало положительных эффектов. Но порой наблюдается формальный под­ход: из квартала в квартал в протоколах комиссий переписываются одни и те же общие фразы: сократить складские запасы, увеличить производство, снизить себестоимость.

– Проблема в том, что эти рекомендации пишут чиновники, а не профессиональные управляющие?

– Если комиссия работает нормально, то предприятия спа­сают, возбуждается процедура банкротства. Возможно, без работы комиссий некоторые крупные предприятия дав­но бы легли. Так что не надо огульно ругать имеющуюся систему надзора. Но эффективность работы этих комиссий бывает разной. Есть много положительных примеров.

Так, с принятием Указа Президента от 04. 07. 2016 № 253 была начата процедура банк­ротства 123 сельхозпредприятий. Это – тоже работа комиссий. Даже если из них 10 восстановят свою платежеспособность, то можно считать, что успех достигнут.

– Как выглядит типичный портрет белорусского пред­приятия-банкрота и причины такого его состояния?

– Тут придется рисовать сразу два портрета: частного и государственного предприятия.

Например, стандартная схема организации частного биз­неса такая: одна компания является собственником не­движимости и оборудования, другая – берет их в аренду, нанимает персонал и производит продукцию, которую продает третья компания. Получается, что весь цикл от закупки сырья до реализации готового продукта проходит через 3–4 ком­пании, одна из них наращивает долги. В случае сбоев в финансовой работе, мы получим одного банкрота, в худшем случае – 2 из 4. Собственники обычно не заинтересованы в их санации – проще ликвидировать такую фирму и заменить ее в цепочке новой. Омерт­вленное предприятие с долгами отдается в банкротство, но это никак не скажется на бизнесе в целом. Оборудование и недвижимость принадлежат другой компании, у которой нет долгов. Все это происходит в рамках закона.

На государственном пред­приятии все бизнес-процессы сосредоточены на нем самом. Поэтому в случае любого сбоя, скажем, с поставками сырья или сбытом, резким изменением цен и т. п., долги могут вырасти, но нужно сохранить персонал, платить зарплату. Но оборотки не хватает. Приходится брать кредиты и проблемы нарастают, как снежный ком. При этом на госпредприятии всегда стоит вопрос санации, с учетом социальных обязательств. Как видите, разница весьма принципиальная.

Одна из причин банкротства госпредприятий – закредитованность, которая тянется с тех пор, когда были очень высокие процентные ставки. На льготных условиях кредитовались немногие – участники госпрограмм модернизации.

Главная же причина доведения до банкротства в 99% случаев – нерадивое, некомпетентное руководство. Далеко не каждый «крепкий хозяйственник» в состоянии прочесть бухгалтерский баланс, не понимает, как завоевывать рынки. Так же в работе руководителя я бы особую роль отвел навыкам управления персоналом.

– Почему госпредприятия так редко официально при­знаются банкротами, даже если они систематически не платят по обязательствам?

– Прежде чем госпредприятие «зайдет» в процедуру банкротства, оно должно пройти многочисленные фильтры. Есть проблемы с расчетом коэффициентов, по которым оценивается платежеспособность. По данным баланса многих гос­предприятий стоимость основных средств многократно превышает долги: множество объектов недвижимости, оборудования, автотранспорта. При такой стоимости активов непонятно, почему не погашаются долги. Ну, продай часть имущества и рассчитайся с кредиторами… Но если на практике оказывается, что основные средства неликвидны и продать их невозможно, то приходится выявлять завуалированные проблемы.

– Декрет № 7, вступивший в силу с 26 февраля, предусматривает, что владельцев бизнеса и менеджеров будут привлекать к субсидиарной ответственности только в случае их виновных, умыш­ленных действий в неплатежеспособности компании. Как вы оцениваете этот шаг?

– Как «перезревший». Массовое привлечение к субсидиарной ответственности успело негативно сказаться на деловой активности, притоке иностранных инвестиций. Девальвировалось само понятие предпринимательского риска. Бизнес-­сообщество воспротивилось такой практике. Теперь декрет дает понять, в каких случаях руководитель все-таки привлекается к субсидиарной ответственности. Следовательно, антикризисный управляющий должен доказывать, есть ли умышленные действия по доведению до банкротства.

Честно скажу, пока неясно, как это будет работать, нужна правоприменительная практика. Хочется надеяться, что исков о привлечении к субсидиарной ответственности станет меньше. Мы уже видим, что без них закрывается все больше дел.

– Реально ли доказать такую вину? Кто и как это будет делать? Не станет ли обратной стороной этой либерализации ухудшение возможности взыскать долги?

– Трудно найти баланс. С одной стороны мы усиливали позиции кредиторов. Ранее на психологии директоров сильно сказывалась практика привлечения к субсидиарной ответственности. Все боялись что-то предпринять, опасаясь, что через 2–3 года придется отвечать по всем долгам фирмы. Это в определенной мере стимулировало серьезное отношение к своим долгам. Сейчас кредиторы опасаются, что директора, не отвечающие за долги фир­мы, и погашением их не будут озабочены. Поэтому свобода бизнеса, принятия решений, предпринимательского риска должна уравновешиваться от­ветственностью перед кредиторами.

– В ходе подготовки новой редакции закона «Об экономической несостоятельности (банкротстве)» среди специалистов развернулась бур­ная дискуссия о том, когда считать предприятие банкротом: когда у него коэффициенты платежеспособности и ликвидности ниже нормативов, или если оно не платит по своим обязательствам. Какой принцип вы считаете правильным?

– Принцип «неоплатности» – это мировая практика. Но готово ли наше общество к ней? Подавляющее большинство пред­приятий всех форм собственности имеют просроченную кредиторскую задолженность. Соответственно, если применять этот принцип, то все они подпадают под этот критерий. Вероятно, при нынешней ситуации в экономике рано вводить этот принцип. Тут нужны почти идеальные, сложившиеся столетиями отношения, когда в менталитете предпринимателя сидит убеждение, что по своим долгам всегда нужно платить. Это вопрос бизнес-культуры. Пока у нас делаются только первые шаги по либерализации экономики, которая регулируется декретами и указами. На этой стадии рано говорить о введении принципа неоплатности для возбуждения дела о банкротстве.

– Может, из-за этого спора закон и затерялся где-то в кулуарах законотворческих структур?

– Поскольку я вхожу в рабочую группу по разработке этого закона, то скажу, что он не затерялся, а остается на самом верху. Законопроект поступил в Парламент в декабре 2016 г. Госорганы, которые его рас­сматривают, поставили к нему очень много вопросов, в т. ч. об отсутствии широкого общест­венного обсуждения. Ведь речь идет о полном изменении структуры института банкротства, всех отношений в нем, включая вход в процедуру банкротства.

За прошлый год в экономике страны многое поменялось. Возникли спорные моменты о совместимости прав с учетом Декрета № 7, по работе в санации, в частности для сельхозпредприятий. Ответы на эти вопросы нужно давать в законе. Поэтому его проект нужно не отзывать, а дорабатывать в Пар­ламенте с участием всех заинтересованных лиц.

– Как новые тенденции – Декрет № 7 и политика правительства в отношении госимущества повлияют на работу антикризисных управляющих в ближайшие годы?

– У госорганов много вопросов в этой сфере. С большинством претензий я готов согласиться. Но есть две основные проблемы, которые придется решить: контроль над деятельностью антикризисного управляющего и вознаграждение кризис-менеджеров.

Процедура банкротства по своей сути конфликтна. С одной стороны, есть должник, с другой – кредиторы, которые хотят вернуть свои деньги. Обе стороны не чураются любых мер воздействия на управляющего, жалуются на него. Но задача управляющего – принять требования, максимально эффективно реализовать активы и раз­дать долги, балансируя на стыке интересов сторон. Естественно, на этом этапе всегда кто-то недоволен.

Мелкие нарушения, например, смещение на 1 день срока сдачи отчета, направление по электронной почте сообщения кредиторам – все эти мелочи – дубина в руках кредитора и должника. Получив за это 2–3 предупреждения управляющий может лишиться своего аттестата. Поэтому управляющие зачастую начинают «прогибаться» то перед должником, то перед кредитором. Мы должны защитить управляющего от мелких поползновений. Я не говорю об умышленных действиях, которые тянут за собой реальную ответственность. Но надо пре­кратить наказания за мелкие нарушения, не влекущие имущественного ущерба. Пора реформировать систему контроля над деятельностью управляющих и правила привлечения их к административной ответственности.

Вторая проблема связана с архаичной выплатой вознаграждений управляющим. За санацию предприятия можно получать одну базовую величину в день, т. е. 735 BYN в месяц на юридическое лицо. С этой суммы еще платятся все налоги. После всех расходов управляющему может остаться 300–350 BYN в месяц. А директор пред­приятия, который довел его до банкротства, получал 2–3 тысячи. Можно ли при таких расценках привлечь на рынок антикризисного управления грамотных менеджеров? Уже дважды готовилось постановление Сов­мина об изменении этой системы, но, к сожалению, оно пока так и не появилось.

Решение этих проблем может кардинально изменить условия работы антикризисных управляющих.